Петербургские художники планируют сделать стрит-арт на Луне

– Как зародилась «Явь»?

Анастасия: Мы с двумя молодыми людьми создали молодёжно-политическое движение и где-то год занимались разными уличными акциями. Сейчас их даже вспоминать не хочется – позор! Но как-то мы решили выразить свои мысли рисунком на стене и изобразили Милонова под зонтами из падающих радужных человечков. Работа привлекла внимание СМИ, самого Милонова – он сделал с ней селфи. И после этого мы решили продолжить рисовать на стенах. Хотя тогда даже не знали, что это называется стрит-арт – называли граффити. Нашли Сашу, который умеет рисовать, и переименовались в арт-группу. Так появилась «Явь».

– Работу с изображением Милонова вы уже подписали «Явью», но ещё долгое время скрывали, кто именно стоит за арт-группой. Почему?

«Мы скрывали свои лица и адреса работ до 2018 года. Наивно полагали, что так нас не найдёт полиция».

Анастасия: Хотя при этом у нас была девушка – пресс-секретарь, которая давала от нашего имени интервью. Её могли бы запугать, и она бы нас сдала, что абсолютно нормально. Но мы думали, что если не раскрываться, никто не будет закрашивать работы.

– Но их всё равно закрашивали. Быстрее, чем сейчас? С учётом последних рекордов...

Александр: Было по-разному. Некоторые работы закрашивали быстро просто потому, что приходили люди, которые считали, что это непорядок, и по своей инициативе уничтожали рисунки.

Анастасия: А сейчас в основном коммунальщики бегут закрашивать, увидев репортажи в СМИ.

– В какой момент вы пришли к тому, чтобы раскрыть имена?

Анастасия: Перед этим у нас было затишье: каждый погрузился на полгода в личные дела. Но в 2018 году я оставила работу, снова начала заниматься арт-группой и всё время посвятила ей. Мы решили подойти осознаннее: изучали творчество уличных художников, матчасть. И поняли, насколько это глупо: не показывать свои лица и не раскрывать адреса.

– Вы работаете не только в своё удовольствие, но и на заказ. Кто может выступать вашим клиентом?

Анастасия: Для «Единой России», например, мы рисовать не будем. А для коммерческих компаний – почему нет? У нас среди клиентов есть крупные застройщики, рестораны. Рисовали для государственной библиотеки имени Маяковского.

– Где вы в основном рисуете?

Александр: Внутри зданий и на внешних стенах. С интерьером проблем не возникает. Они возникают, когда на наружных стенах нужно разместить.

Анастасия: Потому что КГА (комитет по градостроительству и архитектуре) никому ничего не согласовывает. Приходят заказчики, у которых есть деньги, но они не хотят платить штраф за несанкционированную роспись. И отказываются, когда узнают, что КГА не согласовывает.

– Почему не согласовывает?

Александр: КГА не любит стрит-арт, и это главная проблема.

Анастасия: Можно собрать все документы: о праве собственности на стену, о том, что здание не является памятником, обосновать топонимическую связь с росписью, смысловую часть, соотнести роспись с окружающим пространством. Согласовать с КГИОП (комитетом по госконтролю, использованию и охране памятников истории и культуры). И в конце КГА отказывает.

У нас есть заказчики, которые собрали все документы. Хотят нанести рисунок на двухэтажное здание, стоящее внутри двора. Оно не является памятником, на нём нет никакой лепнины. Наша роспись предполагает размещение между окнами. Но в КГА сказали, что роспись межоконного пространства нарушает ритмику здания. Поэтому между окнами нельзя рисовать. А то, что больше негде, – извините.

– А были те, кто без согласования с КГА заказывал и делал роспись?

Анастасия: Да, были. КГА им высылал предписание с требованием закрасить. Заказчики прислали в комитет ответ, где описали, что здание не представляет собой архитектурной ценности, находится не в центре города, все жители и управляющая компания согласны. В ответ им пришло повторное требование о закрашивании. На это клиенты уже ничего не ответили, и работа цела. Не знаю, забыли ли в КГА, но штраф не выписали.

– Штраф большой?

Анастасия: Да, для физлиц от 500 тыс. до 1 млн рублей, для юрлиц – от 1 млн до 3 млн рублей.

– Все эти сложности с согласованием зависят от города или существуют на федеральном уровне?

Александр: От города.

Анастасия: В Москве в этом плане намного проще, в Великом Новгороде тоже, хотя он старше Санкт-Петербурга на 500 лет. Мы там рисовали, нас приглашала администрация на городской фестиваль. Платили за работу, оплачивали проезд, проживание, питание и полностью расходные материалы.

«В Санкт-Петербурге же КГА, помимо прочего, крепко дружит с кафедрой монументального искусства и пытается её реанимировать за счёт отказов в согласовании свободным художникам стрит-арта».

– Почему у вас сложилось такое впечатление?

Анастасия: Нам прямым текстом неоднократно говорили: «Вы прислали макет, мы не хотим, чтобы его рисовали вы, пусть рисует кафедра монументального искусства». В СССР её выпускники делали работы по заказу советской власти. После развала Союза заказы пропали, надежда осталась только на коммерческие.

Александр: А тут появляются какие-то самоучки, конкуренты, которые отбирают хлеб. Нехорошо, давайте на законодательном уровне отнимем у них эту возможность.

Анастасия: Нас уже достало, когда какие-то умники пишут после того, как у нас закрасили работу: «Надо было согласовать». Мне хочется взять их за шкирку, притащить в КГА и сказать: «Вперёд, согласовывайте, мы вам даже заплатим».

– Чем отличается граффити от стрит-арта?

Александр: Граффити – более широкое понятие, и обычно люди воспринимают его как все рисунки на стенах. На самом деле сейчас это теги, надписи, метки команд. А стрит-арт – искусство, сделанное на улице.

Анастасия: И необязательно рисунки: это может быть инсталляция или что-то звуковое. Главное – сделанное на улице, незаконное и направленное на людей, которые не ходят в музеи.

Александр: Если перенести на улицу работы, выставленные в галерее современного искусства, они тоже станут стрит-артом – при условии незаконного создания. Если согласовано, то это уже паблик-арт.

– Вы себя позиционируете художниками?

Анастасия: Мне больше нравится слово «творец». Потому что художник в обывательском понимании – это человек, который сидит за холстом и рисует дерево, стоящее перед ним.

Александр: Согласен. Но я называю себя художником, потому что для меня это тот, кто создаёт что-то, отражающее его посыл, состояние.

«Гениальное творение из другой сферы тоже может быть искусством. Недавно я взял в руки стеклянную бутылку объёмом 0,33 литра и назвал это искусством капитализма, потому что её сделали так, что ты воспринимаешь объём не как 0,33 литра, а как 0,5».

Анастасия: Вообще есть классный сериал – «Демоны Да Винчи». И там художником назвали убийцу, серийного маньяка. То есть художником может быть человек, который определённым образом убивает и оформляет трупы. В целом для себя мы исходим из посыла Марселя Дюшана, который одним из первых сказал, что художником может быть любой человек. Он пытался десакрализировать ореол художника как какой-то неземной личности, оторванной от мира.

– Кажется, в России это пока просто не прижилось…

Александр: У нас большой разрыв между художниками прошлого и современности. Наши художники XXI века на Западе ценятся больше, чем в России. Когда у нас говорят об искусстве, вспоминают всё старое, а в новое не хотят погружаться. Но благодаря тем, кто популяризирует современное искусство в России, как, например, Пакрас Лампас, сейчас хотя бы начинают говорить о граффити, стрит-арте, каллиграфии. Люди идут по улице, видят арт-объект, и им никуда не убежать от него. Такой полунасильственный метод приучить людей к искусству получается, привить вкус.

– При этом зачастую люди отвергают подобные работы. Пример – тот же рисунок креста Пакраса Лампаса в Екатеринбурге.

Анастасия: Проводились соцопросы, и действительно – пока большинству нравятся бабочки, цветочки, мишки.

Александр: Более концептуальное тяжело заходит. Пока чаще всё делится на категории «красиво» и «некрасиво».

– Можно ли утверждать, что высказывания с политконтекстом привлекают к себе сейчас больше внимания?

Анастасия: Политические работы привлекают в первую очередь внимание журналистов. У нас как-то не принято писать о хорошем: вот если забрала полиция или создали какое-то политическое высказывание, тогда да. Позитив – та же наша работа про космос, например. Что про него писать?

– Логично. Ну а в среде стрит-артистов нет пренебрежительного отношения к тем, кто не вкладывает политический контекст в свои работы?

Анастасия: Нет, но бывает другое: художники, которые не интересуются политикой, думают, что и другие не интересуются.

«И считают, что те, кто включают политический контекст в свои работы, делают это ради хайпа, а не от сердца».

У нас есть пример: год назад мы с ещё одной художницей сделали работу к 8 Марта на большом четырёхэтажном доме. Изобразили трёх женщин-правительниц: Клеопатру, Екатерину Вторую и Елизавету Английскую. А ребята-художники в своём паблике в соцсети написали, что «какие-то парни из “Яви” захотели хайпануть». Часто бывает такое.

– А где вершина карьерного роста стрит-артера? Уровень Бэнкси?

Анастасия: Мы, например, будем делать стрит-арт на Луне, на той стороне, которая видна с Земли. Что может быть вершиной для стрит-артиста, кроме работы на другой планете? Ничего.

– То есть превзойти всех и вся?

Анастасия: Да. А иначе какой смысл что-то делать, если не стараешься стать лучше всех?

Александр: С Бэнкси можно в принципе любой стрит-арт сравнивать, потому что все его знают, кого ни спроси. Однако стрит-арт всё же в разных стилях работает.

– Но если говорить именно об уровне популярности Бэнкси, есть стремление его достичь?

Анастасия: У меня есть желание сделать работу на Луне не для того, чтоб достичь какого-то уровня популярности, а чтобы здесь у всех всё «подгорело». Но это, само собой, принесёт популярности гораздо больше, чем у Бэнкси сейчас.

Александр: Популярность – это не самоцель. Это средство, которое помогает реализовать глобальные идеи, требующие больших средств, вложений.

Анастасия: Она сама приходит. Если бы у нас была цель стать мегапопулярными, мы знаем, что рисовать, чтобы всем понравиться, что принесёт гораздо больше подписчиков, чем обычно приносят наши работы. Но нам это неинтересно.

– Не так давно вы запустили приложение, которое позволяет увидеть даже уничтоженные работы стрит-арта в телефонах в режиме дополненной реальности (AR). Что подтолкнуло?

Анастасия: В марте прошлого года мы придумали работу про семь смертных грехов. Но понимали, что никогда в жизни не успеем нарисовать это на улице, – и решили создать в дополненной реальности. Начали делать приложение и заметили, что есть несколько сотен тысяч приложений, в каждом из которых – по два-три объекта в AR. И у каждого всего 50–100 скачиваний. То есть пользователям неудобно скачивать столько приложений, а создателей арт-объектов, получается, никто не видит. И мы решили сделать агрегатор допреальности, чтобы обычные пользователи и художники могли просто и быстро добавлять фото, а все работы были в одном месте. Это аналог YouTube в допреальности. Начали с восстановления уничтоженного стрит-арта. А сейчас там уже и работа про семь грехов, которой никогда не существовало в реальности.

– Разве правильно сохранять уличное искусство, если стрит-арт изначально создан, чтобы жить недолго и затем умереть?

Александр: Это уже не совсем стрит-арт, так как он в цифровом формате. Это другая плоскость. Если бы мы в реальности рисовали то же самое на стенах, тогда да. Но ведь никто не против, что фотографии работ размещаются в интернете.

Анастасия: Более того, что сейчас главное для всех стрит-арт художников? Сделать работу, сфотографировать и выложить в Instagram. Так что приложение – то же самое, что Instagram для них, только круче: человек может посмотреть работу в масштабе и в окружающем контексте. А чиновники и коммунальщики – позлиться.

– Они в курсе, интересно?

Анастасия: Думаю, да. И будут попытки как-то зарегламентировать сервисы допреальности.

«Возможно, примут законодательный акт, согласно которому для размещения чего-либо в AR в городском пространстве необходимо будет согласование. Или будут пытаться нас блокировать, как Telegram».

Александр: Или притянут за уши, как те же репосты. Но не думаю, что это произойдёт в ближайшем будущем.

Анастасия: Думаю, через года три, на самом деле.

– По сути, если утраченные работы сохранять в AR, это документалистика. А работа, сразу созданная в AR, как про грехи, – разве это не новый вид искусства?

Анастасия: Это стрит-арт в дополненной реальности. Даже не диджитал-арт. Диджитал-арт – это просто созданный на компьютере макет. Чтобы его загрузить в приложение, в AR, требуется ещё несколько сотен часов.

– Но при этом ведь ты видишь работы в дополненной реальности только в телефоне?

Анастасия: Да, но в пространстве улицы.

Александр: Мне кажется, в какой-то момент, может, благодаря специальным линзам по типу Google Glass всё перемешается, и мы перестанем разделять и замечать, что видим наяву, а что в дополненной реальности. И уже сложно будет оперировать привычными сейчас терминами, жанрами – одно будет перетекать в другое.

Анастасия: Но это будет значительно позже, думаю.